Песня двенадцатая: "Друг мой"(Для Франсуа: путь через снега)

[=Liria=]

На самом деле, мальчик мой, мне пришлось пожалеть не только о лошадях, а об очень многом... и больше всего о том, что я вообще начал эту кампанию. Все, кто пытался доказать мне, что я на самом деле ничего не помню, вменяли мне в вину то, что я не могу объяснить причин начала войны 1812-го года. Глупцы... с чего они взяли, что сам я знал, зачем иду в эту страну? Когда-нибудь я найду Коленкура. Мы сразу узнаем друг друга, вспомним все, что с нами приключилось, вспомним эту треклятую кампанию и наконец поймем, почему и за какие же прегрешения мы родились теперь именно здесь, в этом холодном краю, для которого мы были чужды с самого перерождения...
Я не так давно прочитал Коленкура в оригинале и вспомнил еще больше. В этой последней из начатых мной войн было много невыразимо трагичных моментов, но было в ней место и для трогательного человеческого понимания. Я знаю только одно, мальчик мой, забыть этого нельзя...
Я не знаю человека в этой стране, которому был бы неведом хоть отдаленно ход, как ее тут называют, Отечественной войны. Форсировали Неман, заняли Витебск, затем Смоленск. Пожары. Дождливая осень. Бородино...
Я был простужен, я был измотан, я, собирая все оставшееся здравомыслие, проклинал эту страну, эту погоду, себя... Сколько еще раз потом я пожалел, что не слушал

Коленкура...

Луи Арман Коленкур, старший из 2-х братьев, по происхождению былмаркизом. Старый режим и аристократия были уничтожены революцией, нокое-кто остался. Часть аристократии была предана Бурбонам, частьвернулась на родину и перешла ко мне на службу. Но были отважные люди,которые, предавая забвению свое происхождение, делали карьеру во времяреволюции. Арман Коленкур, как и многие из них, отбросил частицу "де"от своей фамилии и пытался подняться по карьерной лестнице. Говорили,он дослужился до сержанта, а потом был арестован, сбежал из тюрьмы,начал все заново... Кому из нас не приходилось делать этого в тенеспокойные времена.
По сути дела, Коленкур был единственным полезным преобретением, которымя был обязан Талейрану. Министр иностраных дел порекомендовал мнеАрмана Коленкура в 1801 году, в качестве посла в Россию, когданеобходимо было передать царю Александру мои поздравления своссшествием на престол. Коленкур блестяще справился с этой миссией, ия сделал его своим адъютантом. В деле Энгиенского несчастный Коленкурпохоже стал одним из главных козлов отпущения: многие несправедливообвиняли его в этом преступном аресте. Я выступил в Сенате и взял всюответственность за смерть герцога на себя, хотя и я и Коленкур знали,что на самом деле виной всему козни Талейрана. Мы оба унесли эту тайнув могилу.
На Какие только жертвы ни шел Коленкур ради службы мне. Конечно он былнагражден мной: в первые дни империи он стал обер-шталмейстером моегодвора (то есть, мальчик мой, следил за детальным соблюдением этикета изаведовал моей конюшней), он был награжден Большим Оpлом орденаПочетного Легиона, стал в 1808 году герцогом Винченским и длительноевремя являлся послом в Россию. Но все эти регалии — все женедостаточное вознаграждение для человека, возлюбленную женщинукоторого я сознательно отстранил от двора.
Когда он отговаривал меня от кампании в России, я не счел нужнымприслушиваться к нему. Да, я тешил себя надеждой, что война будеттолько скоротечным предприятием, завершающим штрихом в делеконтинентальной блокады и Европейского единства. Но штрихи бываютлишними... а войны, изначально задуманные как "маленькиепобедоностные", ни разу в истории не оканчивались благополучно. Носейчас глупо оправдываться. На глазах моих лежала пелена, уши мои былизалиты воском многочисленной лести. Одинокий голос верного Коленкуразвучал слишком слабо, для того чтобы внушить мне опасения...
А на Бородинском поле Коленкур потерял младшегобрата... по моей вине, по моей и только по моей... Почему-то всегда умирают только те, кто должен. Как мне было смотреть в глаза этому человеку. Я до сих пор немного опасаюсь этого, хотя мечтаю его разыскать... Только к концу боя я пришел немного в себя... достаточно, чтобы понять, что если бы не мое безволие в руках слепой страсти, то ничего этого бы е было. Сколько же еще было!
Я еще боюсь Кремля... от него все еще веет гарью, серой, смертью и ужасом. Ты помнишь открытку, мальчик мой?! Ее ты боишься моим страхом. Одной открытки, одного вида. А я здесь. Живу на Можайском шоссе, под которым погребены окоченелые трупы моих забытых войнов. На их костях вырос новый город, на их крови подскользнулась моя империя, опрокинувшись в бездну. На их крови и на русском бесстрашии в жизни и смерти, в поражении и в победе.
Мне было просто больно все это... не просто, но больно нестерпимо. То злость с досадой одолевали, хотелось взорвать все, что еще не сожгли сами русские. Мортье не смог взорвать весь Кремль, я знаю, ему было его жаль. Из моих маршалов не получилось вандалов...
А то становилось страшно от безысходности. Когда отступали, помню... как бесконечный простор казался заполненым вражеским морозом, может быть даже вздохнуть было страшно. А яведь не боялся смерти никогда. И не потому я взял яд у доктора Ивана под Малоярославцем. Нет, не потому... сам не знаю, зачем, но видно так и вправду было нужно...
Такая безкрайняя пустынная равнина или лес безвыходный... как же мы шли? как мы дошли? я не понимаю и теперь, ведь идти было некуда. Всегда эта враждебность в воздухе. Я теперь, совсем недавно понял, что она никуда не делась и сегодня. Ведь ей же все равно, кто я, главное, что у меня внутри ничего не переменилось....
А вообще, мальчик мой, я не могу тебе этого рассказать. Есть вещи, которые описанию не поддаються. Я толькопомню, что очень боялся больше никогда не увидеть вас с твоей мамой. Я знаю, она тоже боялась. Я потом узнал, что в Париже был заговор, что меня считают мертвым.
Мы перешли Беризину, границу недоверия. Я дивился тому, что собственные мои солдаты не убили меня. Не было никого на земле, кому я причинил бы столько горя, сколько им, но они... любили меня... любили, как ты тогда, не зная, за что, любили и все. Они мне тоже были детьми, другими детьми, но не менее родными. Я должен был их вытащить из этой ледяной ловушки, и мы перешли эту треклятую Березину! Я хотел оставить их Мюрату, чтобы он довел армию до дому или хотя бы устроил квартиры. Мне нужно было ехать в Париж, чтобы все выяснить, собрать еще раз все брозды попрежнему железной рукой и сделать все, чтобы спасти свое детище. Чтобы защитить вас, самых дорогих и близких мне людей.
Перед моим отъездом меня поймал мой

Ней

, огненно-рыжий маршал, смелый, отважный. Он упрекнул меня, обвинил меня в дизертирстве. Он посмел... воистину я не зря после смерти Ланна отдал негласный титул "храбрейшего из храбрых" Мишелю Нею! Он упрекнул меня, своего императора, в том, что я бегу, оставив солдат на ненадежного Мюрата, который вот-вот удерет в свой Неаполь и оставит армию на произвол судьбы. Ней был прав. Я знал все это... я знал, что эта кампания — просто катастрофа! Я знал, что Мюрату нельзя доверять... но терять время было нельзя. Я хотел как всегда положиться лишь на себя, но что бы я делал без Нея. Ведь Мюрат потом и правда бежал, а Мишель вытаскивал все, что осталось от Великой армии из этой дыры. Он и стал арьергардом этой армии, если е можно было так называть. Потом, пока я в Париже усиленно мобилизовал войска, Ней сражался порой всего с 5 десятками гренадер против целых полчищей казаков. Как же я был счастлив, что он вернулся целым и невредимым. Он был великолепен в те дни, это полностью оправдывает его дальнейшее поведение... позже.
Мы с Коленкуром все же "сбежали". А что бы сталось с самой Францией, если бы все всерьез посчитали меня погибшим. И что сделали бы с вами, с тобой, мальчик мой, эти тупые трусливые чиновники и хитрые беспринципные царедворцы, вроде того же Талейрана?! Нет, я должен был ехать и я поехал. Я конечно не хотел, чтобы Коленкур думал, что все совсем потеряно. Я и сам гнал от себя эти мысли.

Поэтому я был исполнен оптимизма, я подшучивал над своим спутником.

— Если нас арестуют, — с живостью сказал я ему, — то нас сделают военнопленными, как Франциска I. Пруссия захочет вернуть себе свои миллионы и потребует вдобавок еще новые миллионы.
— Если бы они отважились нас арестовать, то мы не отделались бы так дешево, государь! — ответил он.
— Думаю, вы правы. Они слишком боятся меня; они держали бы меня в заточении!
— Скорее всего...
— И опасаясь моего бегства или военной экспансии со стороны Франции с целью меня освободить, пруссаки выдали бы меня англичанам.
— Возможно...
— Вы только представьте себе, Коленкур, какая физиономия была бы у вас в железной клетке на площади в Лондоне?
— Если бы я разделял таким образом вашу участь, государь, то мне не на что было бы жаловался!
— Речь идет вовсе не о том, чтобы жаловаться, а о том, что может случиться в ближайшем будущем, и о той мине, какая была бы у вас в этой клетке, если бы вас запертый там, как несчастного негра, которого обрекли на съедение мухам да еще и обмазали медом.
Мы оба смеялись с полчаса над этой нелепой ситуацией.
Но, конечно, в душе у меня зияла пустота: я был разбит, я был загнан в угол... мне было больно, но тогда, я еще не знал, что нужно бояться этой нарождающейся боли. Она росла в моей душе с самого детства, словно снежный ком...
Потом мы вернулись, о нашем возвращении я писал немного раньше...



boomp3.com

@музыка: нажми и послушай тринадцатую композицию с моего альбома

@настроение: так все и было...

@темы: музыка рожденная в моей голове, я тебе расскажу

Comments

[*Solus*]

Вы... Вы оставили меня... ради ЭТОГО!!!!!!!!!

*Solus* видит Бог, я не хотел, мальчик мой! Разьве я мог знать, чем это обернется! Ты должен попытаться понять, хоть это и сложно, что рок влечет человека, толкает его в пропасть, как толкнул он и меня. Я всю жизнь свою с самого твоего рождения до самой моей смерти жил лишь любовью к тебе и к твоей матери, потому что боль, уготованная мне судьбой, просто убила бы меня на месте, если бы в моей ужасной жизни не было этого светлого луча счастья. Видит Бог, я любил тебя так сильно и беззаветно, как никого и никогда прежде, мальчик мой. Потерять тебя — было самым ужасным кошмаром. Почему ты так жесток?! Как ты мог подумать, что я сознательно покинул тебя ради войны?! Я был ослеплен! Я был поглощен этим "наркотиком". Но в сердце моем были только вы! Только ваше счастье заботила меня! Я пожертвовал бы жизнью, если бы мог, чтобы спасти вас... зачем ты так жесток... зачем...

[*Fifi*]

=LiRi=
Гм!
Лирия, вы хоть матчать-то подучите не позорьтесь перед... Франсуа.

Он посмел... воистину я не зря после смерти Ланна отдал негласный титул "храбрейшего из храбрых" Мишелю Нею!

Каким боком тут Ланн? "Храбрейший из храбрых" - это прозвище Нея. Ланна, если уж на то пошло именовали "Роландом французской армии".

Я знал, что Мюрату нельзя доверять... но терять время было нельзя.

Тем не менее, он остался с истерзанной, отступающей армией. И только в Вльне, уже за Березеной, когда подтянулись практически все спасшиеся, в январе передал командование евгению Богарне.
А Наполеон сбежал в Париж. Так спешил, что не взял в свои сани даже Бертье, хотя тот чуть ли не на коленях умолял взять его с собой. Зачем лишняя обуза?

Florelle Флорелль, я понимаю, что вы хотите, чтобы я пожалел о том, что допустил вас сюда. Но нечего мне тыкать в нос своей матчастью. Ступайте, потрясите ей перед вашим самокритичным Мюратом. Вы все больше друг друга стоите. Не во всех умных книжках пишут то, что мне известно... А вас, сударь, я помпрошу внимательно перечитать мой профиль и подумать, точно ли вы хотите иметь со мной дело.
И нечего выставлять меня перед сыном не пойми в каком свете. Вам все опротивело - в конце-концов, это ваше право. Я под ваши мнения подстраиваться не намерен, поэтому почитайте пока, не комментируя...

*Solus* извини, мальчик мой. сразу не рассчитал, что в личных записях рыться могут далеко не все. в преть буду предусмотрительным. Надеюсь мой авторитет никто в твоих глазах уже не подорвет. Любителей такого рода тут много...

[*Solus*]

Прошу Вас... прошу... не... не надо... Я... я так часто вижу ссоры...
и... мне больно...

Ступайте, потрясите ей перед вашим самокритичным Мюратом.

Значит... Вы... нашли и Мюрата? Но... тогда... если... если он... помнит... то... он может помирить Вас с Florelle...
только... только не... не ссорьтесь... мне так больно от этого...

*Solus* Милый мой, Мюратом назвала Себе одна девушка, Станислава. По началу мне показалось, что она может меня понять, но на деле... Наделе такие "историки", которые думают, что прочитав парочку источников, к тому же в переводе и не зная языка, они уже все знают. Но то, что они называют "источниками" я иногда называю ересью, потому что для меня очевидно, какие мотивы двигали некоторыми моими близкими людьми при написании этих, с позволения сказать, источников. Только Маршан и Коленкур меня не подвели, только в них я был уверен...
А что до Бертье... да! он просился, да он умолял, но не коленях, но начальник штаба был моей тенью, он должен был остаться в штабе. Мне интересно спросить этих мерзавцев, что бы они сделали на моем месте, в уже сложившейся ситуации. Если бы я не уехал, не "сбежал", как они говорят, тогда — моей любимой Франции не было бы теперь на карте. Но именно благодаря мне она есть и такая, какая есть!
Не переживай, мальчик мой, на нашем пути должны быть терние, иначе счастье наше будет не таким долгим и сладостным. А Флорелю доступ сюда заказан, он даже не сможет нас читать. Ничего не бойся, я рядом. Я тебе расскажу правду, а не, что ты можешь прочесть.

[:Альвио:]

Florelle *ласково и задумчиво* За Лирию - убью.. Я уже так устал от тишины и покоя... *мечтательно улыбаясь...*

Alvio милый мой, хороший. как я тя люблю, жалко только Флорель этого уже не прочтет, как и всего остального в этом дневнике))) я сам за себя постоял, но все равно, пасяб

потрясающая песня