LiriaDouleur
Выводы дня: смерть — относительное состояние, рефлексируемое исключительно извне. Вам могут сказать, что вы умерли — вы не поверите. Вам могут сказать, что кто-то умер — вы верите потому, что сами не видели и человек не появляется, он просто не приходит и следовательно его нет. Человек может вам признаться в том, что он умер — и тут у вас два варианта: либо его зовут Полоний и он и вправду только что умер, либо это скорее что-то сродни «тени и отца-Гамлета»...
Как я к этому пришел: История человечества может вершиться одним единственным человеком, даже после его смерти.
Доказательство: не считая компромата Муссолини на Черчиля, ещё один интересный факт...
Дано:
а)фильм «Ватерлоо» Сергея Бондарчука с треском проваливается в прокате (большая корсиканско-русско-американская душа кривится от того, что в неё так смачно наплевали). Это не смертельно. Доказательство: Сергей Фёдорович пережил это, Стайгер пережил это, как ни странно даже продюсер Лаурентис остался жив... ну хоть некоторое время
б)«Napoleon was Stanley’s lifelong obsession, and this was the movie he wanted to make more than any other. Kubrick sifted through more than 18,000 documents and books about Napoleon...» но при этом не мог собрать средства на съемку картины, так как никто не хотел ничего слышать о Наполеоне некоторое время после провала «Ватерлоо»
Что мы имеем: Режиссёры и актёры все покойники, замысел остался в зачатке. Лири сидит за компом и думает: как Наполеон может вершить историю после своей смерти ему ясно, но может ли он делать это после перерождения, гм...
Первый акт.На сцене с самого прихода зрителей лежат недвижимые тела. Пришедший без всяких звонков (кроме предупреждения о неприемлемости мобильников) человечек расставляет «трупики» на означенные им позиции. Девицу с пола он кружит в вальсе, мужчину на полу пинает ногой, мадемуазель, усаженную верхом на клетку с обнаженною грудью, прикрывает целомудренно белой простынёй. Вложив микрофоны в руки каждого из четырех «изваяний», он объявляет зрителям, что их вниманию представлена сегодня «Die Dreigroschenoper», после чего изваяния начинают петь первый зонг из простых «па-па!» на разные лады и голоса. Всё это служит лишь началом совершенно безбашенного лицедейства актёров, в осовремененном квартале Сохо, превращенном в нечто среднее, между Лондоном, Берлином и современной Москвой.
Прежде, чем занять место в клетке (кажется, именно тогда, но трудно воскресит все перепетии, в общем где-то во втором акте точно), полицейский Смитт фотографирует Мекки а затем, во время очередного зонга Ножа о несовершенстве мира, Смитт объявляет открытие «сезона фотоохоты на исполнителя зонга» и три счастливицы всходят на сцену, чтобы с трепетом прижаться к взмыленному Мекки, не прекращающему петь. Объяснюсь заранее, мне не было позволено прикасаться к нему по причинам моей профессии, а вот Ирен мне так и не удалось сподвигнуть, хотя фотоаппарат она захватила по моей просьбе. Трусишка пока))
Заканчивала очередное резюме уже под передачу Васильева о парфюмерии. Блин, как же он меня возбудил. Начинается простуда, а мне страсть как хочется понюхать одну оболденную вещь. Выглядит это крайне прекрасно, одна проблема — Рансе... Нет, он не дорогой, 1700 примерно с доставкой. Ну да, он мужской, конечно)) Но... заковыка в том, что мне бы понюхать его... просто понюхать... впрочем, если он унисексовый, потому что то, что они описали в ингридиентах, не сложилось у меня в мужской запах, это должно быть что-то сладковатое, но офигенное (вкусы у меня не изменились, вопрос только в том, изменила ли внучка рецепт Рансе)). Когда-то Рансе действительно подарил мне свой первый флакон туалетной воды, которая, как ему казалось, должна была мне понравиться. Я не сразу оценил аромат, как всегда не было времени «распробовать». Но он не вызвал головной боли, как иные «шедевры» парфюмеров (я терпеть не мог и не могу до сих пор резких запахов, а тогда других не было). Обстоятельства моей лояльности к аромату Рансе после объявления о помолвке переменились: я помню, что влюбился в эти тёплые ноты и с удовольствием начинал утро с растирания этой туалетной водой, которое мне обеспечивали сначала Констан, а затем и Маршан (отдельное ему спасибо)). И аромат врезался мне в память, как многое, что мне ещё памятно. Как помню я чётко, свою любовь к запаху смородины и точно помню, что краска пахла иначе... да впрочем... Нас окружало столько запахов, что иной раз, вспоминая их, я понимаю, что живу нынче в безвкусном, немом мире, который больше не дарит наслаждения... как прискорбно.