LiriaDouleur
И я уже привыкаю к постоянству, но... осень заканчивается, зима начинает вступать в права, и ноябрь... это не считается. Тревожные сны, насыщенные до отказа дни, когда некогда написать. Тепло чужих, казалось бы, людей. Да, сначала Василий Семёнович, с его проникновенным взглядом и вкрадчивым голосом. Теперь вот Анна, прекрасная и по-французски милая... мила, иначе и не скажешь, просто прелесть. Нежная улыбка, и лучики взора проникают в душу, наполняя её теплом. В первый раз почувствовала настоящий стыд: я русская?! Хотелось крикнуть ей: «Moi, je ne suis pas avec eux!» Я не с ними, Анна, я не такая!!! Нет, не все русские одинаковые, пожалуйста, не думайте... поздно: я уже не знаю, понимает ли она. В русских много фатализма — убеждена она. У её прабабушки был русский муж, кажется так она связана с тем, что называю здесь. Здесь всё не так, как там... а там... там я называю у нас, по-привычке, которая «приводит нас ко многим безрассудствам». По ощущению, которое мне дороже всего: я боюсь говорить по-французски, потому что боюсь, что у меня получится это... и я уже не смогу здесь жить. Ведь всё, что меня связывает с здесь — природа и язык, не более... родные... О, хотелось бы мне, как Михалкову ощущать это кожей. Родной дом... мою малую родину сравняли с землёй и «всё залеплено штукатуркой, замазано свежей краской, проделано много мелких работ» с целью раз и навсегда лишить меня этого ощущения. Мама твердит, что она тоже меняла дома — и что? Ничего, ты тоже не русская, мама... судя по тому, как ты напиваешься в выходные — ты была вождём эрокезского племени в прошлом существовании. И у тебя не было иммунитета, как не было — так и нет. А родины у меня не останется. Если мои, замечательное французское ёмкое, grands-parents продадут дачу — ничто больше не будет мне здесь дорого. Историк, да? Историк... без прошлого... моё прошлое вычеркнуто, вот так комедия! Dieu! Quel roman que ma vie! о да... и это существование тоже. Иногда я думаю, что все посулы могут рухнуть в одно мгновение. Как смешна я тогда буду со своим дневником на французском. А иногда... иногда наоборот, я смотрю на него и вижу моих девочек. Они уже такие взрослые, находят его меж моих старых книг и читают, размышляя: как же далеко в будущее она смотрела! Это наша мама!! О, Господи, дай мне сил думать только так, только так и никак иначе! Потому что мои мысли порождают всё... как...«Сочиню песню про дом,
И у меня появится дом,
Спою про счастье и удачу,
И они придут, стоит лишь захотеть!
А когда закончатся все желания
Я выкурю трубку,
Просто так, без удовольствия,
И спою с надрывом:
(как поет один парень)
Пятьсот песен, и нечего петь!»
(с)Белая гвардия, Королева
Не могу слушать без слёз этого, не могу, потому что вера исторгает их из сердца. Почему мне говорят, не получиться?! Да что они знают, ведь всегда же получалось! Значит и будет получаться...И у меня появится дом,
Спою про счастье и удачу,
И они придут, стоит лишь захотеть!
А когда закончатся все желания
Я выкурю трубку,
Просто так, без удовольствия,
И спою с надрывом:
(как поет один парень)
Пятьсот песен, и нечего петь!»
(с)Белая гвардия, Королева
Да, тепло чужих, казалось бы, людей... тепло... и холод некогда так близких. Например её ледяной, почти раздражённый голос в телефонной трубке. Хочется сказать: «Простите, я, кажется, помешала. Ну да теперь я вам сообщила, вот собственно и всё... Простите...»,— повесить трубку. Эта зима будет холоднее прежней. И Рождество, я знаю, уже не будет таким прекрасным, как предыдущее... Ни одна из них даже не подозревает, с какой благодарностью, с каким трепетом вспоминаю я о том рождественском дне. Он не мог быть испорчен ни чем и в памяти так светел. Кажется, я тогда даже была счастлива... ну да полно, я ещё буду. Буду непременно счастлива, как всегда мечтала. Это не блестящий кофейник и розовый пеньюар, это настоящие мечты настоящей прожжённой гадюки.
Но есть кое что ещё... меня беспокоят мои «творящие» мысли. В данный момент они вьют в моем сердце гнездо новому сезонному явлению. Отоевщина окончилась и лишь приступами, как возвратный тиф, тревожит... может даже более походя на эпилепсию... Но что со мной будет, если подозрение на Хабенщину окажется подтверждённым диагнозом?! Организм, во всех отношениях, хочет заболеть... ну так «поцелуй меня в сердце, как никто никогда сможешь»...
ть..... вот.
Мда, как писала Гавальда, у Баланды была очень хорошая память, в этом была его проблема: он никогда и ничего не забывал.
Впрочем нет, плечистость, широкая грудная клетка, как у мужчин... Мужчины должны закрывать своей грудью слабую женщину, но не в этой стране. В этой стране мужчин берегут. Россия, сколько я её знаю, все заимствует отовсюду. Европейцы всё присваивают, азиаты всё изобретают и совершенствуют, а русские как какой-то электрик, который никак не найдёт нужный провод, а поэтому наугад цепляется за первый попавшийся. Не удивительно, что 220 уже не достаточны для дефибриллятора. Казалось, это страшно представить, но... этой стране нужны какие-то мощные потрясения для дальнейшего развития. Всё здесь доводится до края, временами через него переливаясь.
Никогда бы не подумала, что по каким-то причинам мне может не хотеться читать про Алекса. Теперь вот не хочется, потому что под несвязным, явно переведённым с русского текстом Ж.М. помещён ряд самых занудных упражнений. Из моих Франций побеждает современная. Ах, если бы можно было жить только в России начала XIX века и современной Франции - как бы это было чудесно. И родившиеся в одной со мной стране люди (нет, не соотечественники, упаси Боже! я же ни в коем разе не русская!) никогда бы не увидели моих фильмов))
))) Скоро начну писать так же, как лона. Больно манера заразная.)) Интересно, нет ли аудиокниги со стихами Верлена и ещё кого-нибудь из них))
